Томас Ливингстон, 52
Гос. секретарь Хоум-офиса (глава британской спец. службы), руководитель исследовательской лаборатории.
Чистота крови: маггл
Место жительства: Лондон
Магические таланты: бесконечное терпение
Родился в Лондоне в 1929 году и жил там же вплоть до 11 лет.
В 11, в 1940, после первых дней Лондонского Блица отправился в эвакуацию - без родителей, с карточкой, на которой было написано его имя, висевшей на шее, как ценник, и противогазом, аккуратно сложенным в маленькую сумку через плечо. Большая часть лондонских детей к тому моменту уже жила в чужих деревенских семьях больше года. Опоздавших детей, которых не выслали из города раньше, разбирали неохотно, редкие свободные семьи, и увозили в места со причудливыми, казавшимися странными названиями. Томасу, например, предстояло жить в городке Похлебки-на-Диврдуйе.
Это было удивительное и малонаселенное место, о котором, тем не менее, нельзя было задавать вопросы. Томас иногда задавал и, как правило, на следующий день просыпался кое-как и не мог собрать мысли в кучу до самого вечера. В общем, молча наблюдать вместо того, чтобы обо всем спрашивать, он научился быстро.
Тогда Томас еще не знал, что это с ним случается Конфундус, и что живет он в крошечном магическом поселении, которое тоже решило поучаствовать в деле защиты Британии - похоже, маггловская возня казалась местным не так страшной, как война, поднятая Гриндевальдом.
Когда конца войны он вернулся домой, в Лондон, и скоро все странное забылось, вытесненное тяготами послевоенного Лондона, продуктовыми карточками и порошковыми омлетами. С родителями они за эти годы стали друг другу почти посторонними людьми, а потом они и вовсе родили еще одного ребенка. Странности постепенно забывались, скоро Том уже и не помнил, что так удивляло его, и склонялся к мысли о том, что просто в тех краях все люди немного странные. Валлийцы. что с них возьмешь.
Он упорно учился, а когда школа закончилась, хотел учиться еще, да так сильно, что угодил в Оксфорд. Там Томас учил социологию, потому что люди и то, какими странными они бывают, продолжали его интересовать. Он снова задавал вопросы, много вопросов, и сначала они оставались без последствий, но и без ответов. В поисках ответов, которые казались бы приемлемыми, Том копал сопутствующие науки, а на практиках и подработках замечал интересное.
Так, например, он заметил таинственное исчезновение детей - всегда примерно одинаковое количество детей исчезало каждый год, и никто никогда не заявлял об их исчезновениях, хотя как правило у детей были семьи. Вроде бы они где-то продолжали учиться, но числа не сходились, а числам Томас доверял.
В какой-то момент - он тогда занимался уже психологией, без особой практической надобности, просто чтобы сохранять доступ к интересному - выяснилось, что слишком много вопросов все же бывает. Ему тихо и дружелюбно посоветовали не совать нос, куда не надо. Томас намек понял - и дальше взялся за политологию, чтобы ему стало надо и можно совать нос и дальше.
Когда он попал в Офис, он продолжал старательно работать - но и спрашивать тоже продолжал. В какой-то момент он так всех достал, что его сослали в пыльную комнату, забитую никому не нужными отчетами и бумагами. И комната, и сотрудники, работавшие тут, больше походили на бюро забытых вещей. Но Томас внезапно обнаружил, что, кажется, это самая крупная удача в его жизни, потому что это была пыльная комната как раз с тем, что он искал. Редкие, обрывочные, никому не нужные записи о магическом мире, которые никуда никогда не должны быть попасть из этой комнаты, которые никогда никто не должен был прочитать и никак и ни за чем использовать. Целая куча совершенно чистого знания, и Томас еще не знал, зачем оно ему, но знал, что зачем-то надо.
Как безумный, он структурировал и классифицировал материалы, пока из бреда сумасшедшего они не стали напоминать более-менее внятный корпус документов. В этом корпусе четко вырисовывались очертания грядущей войны и острая необходимость не то превентивного удара, не то удара на опережение. Со всеми заданиями и поручениями вне пределов пыльной комнаты Томас справлялся почти пугающе легко, и постепенно, завоевывая авторитет и зарабатывая репутацию, он изменил и мнение верхушки Офиса и о том, чем ему и правда хотелось заниматься.
Это заняло много лет, но в какой-то момент ему дали свою лабораторию и разрешение развивать тему в более интересном и конструктивном ключе.
А потом верхушкой Офиса стал он сам.
А потом тень войны стала настолько густой, что Томас получил карт-бланш.
И пользоваться им он совершенно не боялся.
Хижина была не его, она просто была, сохраняя следы всех, кто когда-либо жил в ней, долго или совсем мало, она появилась за годы до того, как он переступил ее порог, запятнанный чужой кровью, и осталась бы на годы после того, как он сам превратился бы в кровь на чьих-то рабских лохмотьях. И все же великий жрец Рош звал ее своей, как звал своей и рощу, и планету — и все то, что досталось ему благодаря удаче, силе и странным традициям Гаталенты.
Обычно к нему никто не приходил. Рош проводил целые дни один. Говорили, что планета, где он был, красива, но он боялся покидать рощу, и только представлял ее. Он почти ни с кем не говорил — этим его новая жизнь почти ничем не отличалась от старой. Только теперь всем было все равно, чем он занимается, и потому, чтобы не забыть, как звучит его голос, Рош иногда просто говорил — с собой или о себе. Он старался говорить так, как говорят местные, но их язык был совсем другим, и привычные ему слова и то, как они должны стоять в предложениях, выглядели странно и причудливо. Ему это нравилось. Он проводил за этим целые дни, и это отвлекало от страха и ожидания, что однажды он закончит так же, как прошлый жрец.
Отвлекало слишком хорошо — в дверь постучали, он позволил кому-то подойти так близко и даже не заметил этого. Рош схватил вибронож, который однажды уже сослужил ему хорошую службу, но за дверью стоял мальчишка, в котором не было ничего рабского. И протягивал он не ритуальную ветку, а вышивку.
Рош нахмурился, а потом нахмурился еще сильнее, потому что слова, которые он слышал, были тоже причудливыми и в голове укладываться никак не хотели.
— Поэтические дуэли? Но... Нет, нет. Поэтические — это когда слова и красиво.
Рош поднял вибронож, в котором красивого не было ничего.
— Нет.
