Это испытание он выдержал достойно. Выглаженная мантия, спокойно лежащие на коленях ладони, сосредоточенное лицо. Тело стало оболочкой, в которую он спрятал свой бунтующий разум. Он выслушал вердикт, как будто это было рядовое дело о применении несанкционированного волшебства или контрабанде волшебных зверей. Не повел бровью, когда в зале повеяло холодом и страхом и вошли дементоры.
На него смотрели – и судьи, и зрители, и члены КНБ. Он смотрел на Альбуса, через силу не отводил взгляд и почти сдался, когда голубые глаза старика нашли его в толпе.

Он не помнил, как всё закончилось, не помнил, как вышел из зала. Он не знал, сколько прошло времени с момента, как в глазах директора Хогвартса навсегда угас разум. Он обнаружил себя в одном из министерских коридоров. С лестницы доносился приглушенный галдеж зрителей. Перед глазами плавали блики от вспышек фотокамер.

Это произошло. Все смерти напрасны. Муди проредил Орден, и без того обреченный на уничтожение. Дирборн и Дож отправились к праотцам. Дамблдор из национального героя стал национальным преступником, и его пустая оболочка будет гнить в министерских застенках, изредка демонстрируя экскурсантам, почему не следует идти против системы.

Фенвик привалился плечом к стене. Он смутно узнавал коридор, он вел к его кабинету, но дверь оказалась недостижимо далеко. Ребра словно стянули колючей проволокой, и каждый вдох отзывался острой болью где-то в грудине.
Немели пальцы. Сердце пропускало удары. Он видел себя со стороны – стареющий волшебник, облаченный в визенгамотскую мантию. Со лба стекла капля ледяного пота, еще одна скользнула вдоль позвоночника.
Сужались стены.
Он сделал шумный хриплый вдох, загоняя воздух в превратившиеся в изюм легкие. Поднял левую ногу, переставил вперед, перенес вес. Еще один вдох – протяжный и долгий, вдох его матери за пару минут до смерти от драконьей оспы. Вдох марафонца, на последнем дыхании приближающегося к финишной ленте. Вдох ребенка, осознающего, что его отец остался под завалами только что рухнувшего дома.
Ледяные пальцы взметнулись к сердцу, сжались в кулак, сминая мантию.

Муди хватает его под руку и куда-то тащит. Он едва переставляет ноги, ступни заплетаются, как у пьяного, и колет, нестерпимо сильно колет за грудиной. На один выдох приходится то два, то три вдоха, и перед глазами плавают яркие пятна.

Что могут сделать они, жалкая кучка энтузиастов с голой задницей? Что может сделать Министерство, погнившее насквозь яблоко, в котором врагов больше, чем друзей? Что может сделать он сам, смехотворный политик, не обученный правилам игры, не желающий их принимать? Что могут сделать все они против одного-единственного человека, к пальцам которого тянутся нити сотен тысяч марионеток?

Аластор затаскивает его в лифт, выталкивает на нужном этаже. Они направляются к аврорату, это логично, так же логично, как то, что Альбус больше никогда не сможет выпить с ними стакан бренди. Альбус же мертв – нет, гораздо хуже, теперь от него осталась только оболочка с пустыми глазами, такими же голубыми, как и час, и год назад, но навсегда потухшими…

Фенвик не замечает, как Муди усаживает его в кресло. Он замечает только острую иглу, орудующую за ребрами, да ссохшиеся легкие, что саднят при каждом вдохе. Стены кабинета пляшут под глазами, как шутка безумного Шляпника – меняют объём, скачут с места на место, удлиняются, сжимаются, угрожают завалить грудой кирпича. Бенджи через голову стягивает тяжелую судейскую мантию, оставаясь в майке и брюках. Слепо хватается за цепочки амулетов на шее и дергает, что есть силы. Звенья рвутся, оставляя на загривке багровые следы, и летят на пол вместе с побрякушками.
Ему хочется выть, и сломать Яксли челюсть, и послать к черту Муди и его великолепные захватнические планы, и вздернуться на ближайшем дереве. Хочется дать себе пощечину. Хочется вновь стать пятилетним мальчиком и плакать, прижавшись к маминым коленям. Хочется забыть, как голубые глаза покидает разум.

Паника. Это всего лишь паническая атака – одна из немногих, что ему довелось пережить за свои полвека. Через минуту игла выскальзывает из сердца, и обруч, сковывающий легкие, ослабевает. С первым нормальным вдохом приходит ярость – и, вставая, он смахивает стакан на пол.
Хочется вцепиться в горло Муди, который так бездарно разменял жизни Дирборна и Дожа. Хочется расколотить каждую чернильницу в этом кабинете, изорвать в клочья каждую книгу.
Сломать Яксли челюсть хочется даже больше, чем раньше.

Вместо всего этого он снова падает в кресло и вцепляется в волосы. Делает несколько глубоких вдохов, сгибается пополам, касаясь лбом коленей и представляет свою ярость яркой точкой, огоньком от сигареты. Она пульсирует по ту сторону лба, и нужно всего немного усилий, чтобы ее потушить.
Пока не получается.

Фенвик мог бы догадаться, чем закончится их беседа, но был слишком увлечен попытками не отдать богу душу прямо здесь, в аврорате, в этом кресле, где обычно восседал сам Муди. На него льется пинт сто ледяной воды, и паника отступает всё дальше, на этот раз сторонясь перед схватывающим легкие удивлением.
Бенджи хватает ртом воздух. Одежда намокает в момент, и он непонимающе смотрит на потемневшие брюки и облепившую грудь майку. Вода стекает с ресниц и волос, и теперь к желанию сломать челюсть Яксли примешивается острая потребность адресовать Муди пару непечатных выражений.
Однако стоит отдать ему должное – паника исчезает.

Аластор же покорно сметает с пола осколки и восстанавливает цепочки его амулетов. Делает это быстро и отточено, словно на автомате – так оно, пожалуй, и есть. Муди спасает себя от осознания произошедшего простыми ритуалами, и Фенвик наблюдает за его движениями, находя в них странное успокоение.
Аластор предлагает выгнать стажеров из зала. Конечно, там ведь не прекращаются тренировки – в нынешней ситуации хит-визарды должны находиться в перманентной боеготовности. Им не важно, что в это мгновение лишается души один из величайших волшебников всех времен и народов. Плевать на это и тысячам других магов – жизнь продолжается, всё так же выходит на рейсы «Ночной рыцарь», по радио всё так же передают рекламу нового чистящего зелья, и черта с два хотя бы половина волшебников Британии, а то и всего мира, осознают, к чему могут привести события сегодняшнего дня.

Фенвик достает палочку и испаряет воду с себя, мебели и пола.
- Спасибо, Аластор, - только и может ответить он. Чем ему помочь? Вестимо, ничем, разве что дать время на принятие произошедшего. Окатить ледяной водой – тоже помощь, вполне в духе Муди, а что еще он мог сделать? Что вообще может сделать в этой ситуации кто угодно? – Я не хочу с тобой драться, лучше уж с Яксли, но мне нельзя.

Взмахом палочки Бенджи подзывает с полки другой стакан, почти до краев наполняет виски.
- За Дамблдора, - выдыхает чуть слышно, словно одно только слово может сделать смерть Альбуса реальной, и ополовинивает налитое. – Вот всё и случилось.
«И мы не смогли этому помешать». Фенвик не произносит этих слов, но они слышны и так. Он не хочет упрекать Муди, ему и так сейчас ничуть не легче, но не может этого не делать. Провальная операция, смерть двух сторонников, риск, непозволительный и глупый риск – что толку думать об этом, если сам Бенджи не смог предпринять вообще ничего? Его запросы, кляузы и заявления не стоили и кната, но по крайней мере никого не убили…
- Ты сам как? – зачем-то спрашивает Бенджи, стараясь не встречаться взглядом с другом, словно тот может прочесть его мысли.