Род Розье хоть и является несколько  менее известным в магическом мире, чем те же Лестрейнджи, Блэки, Краучи, Пруэтты и прочие Поттеры, но совершенно точно не менее древний и чистокровный в магическом плане. Чего не скажешь о национальной чистокровности – среди Розье стало едва ли не традицией брать в жены иностранок, разумеется, предварительно уверившись в соответствующей кровной чистоте.
Коррен Розье, не стал исключением, хотя и изрядно припозднился, решив обзавестись собственной семьей уже разменяв пятый десяток. Его женой стала девушка из славного чистокровного магического рода вовсе неизвестного в Британии, зато очень и очень известного в России и Польше. Истинная леди, умница, красавица и к тому же младше его почти на двадцать лет. Приданое за нее давали не слишком серьезное, зато история ее рода уходила корнями едва ли не к языческим колдунам, так что игра стоила свеч.

Хелен (Елена, как называли ее дома) прекрасно знала за кого выходит замуж и не строила в своем воображении воздушных замков. Она должна была защитить свою семью: если не ту ее часть, что уже прочно увязла в сети и шла ко дну вместе с Грин-де-Вальдом, то хотя бы ее будущее (1). Своим детям, а она была уверена, что у нее будет как минимум трое, она хотела другой жизни.
Коррен Розье был солидным, основательным, не склонным к авантюрам и, казалось бы, он мог дать ей все, чего только можно было пожелать. Он даже любил ее, по своему, конечно, как любят хорошие книги, дорогое вино, стейки с кровью или, к примеру, пальто сшитое на заказ.
Елена старалась быть идеальной во всем даже когда носила их первого ребенка. И когда потеряла его - тоже. Она не перечила мужу, не надоедала ему своими разговорами и занималась домом так, что любые неожиданные гости оказывались желанными и принимались с распростертыми объятиями. Быть женой дипломата - значит уметь улыбаться даже когда хочется плакать или плюнуть гостям в лицо и она улыбалась. С появлением в его жизни Хелен, карьера мистера Розье стала складываться как никогда удачно: в их доме постоянно кто-то гостил, по вечерам собирался целый клуб, в котором разговоров только и было что о скачках, да о политике. Хелен очаровывала гостей, помогая мужу заводить удачные знакомства и все больше времени проводить на работе, а сама за его спиной выписывала чеки на имена приближенных мистера Тома Риддла, отдавала в их распоряжение домик в Хайгейте или квартирку в Блумсберри (2). Ее дети должны были получить мир, в котором магглы будут знать свое место и она делала все возможное чтобы приблизить наступление этого нового мира.

Зимой 1956 года, после нескольких лет неудачных попыток, у четы Розье наконец-то рождается ребенок. Его называют Ивеном, но Хелен и заглянувший буквально на минутку проведать племянницу Антонин Юрьевич Долохов не сговариваясь говорят “Ванечка”. А царевичем ему быть или дураком - это уже не важно, если верить в сказки, то это почитай что одно и тоже.
Ни братьев ни сестер у него так и не появляется, так что всю любовь и заботу Хелен обрушивает на единственного сына. Он совсем не похож на отца и она рада этому, потому что видит в нем своих отражение своих погибших братьев. Она опекает его, возможно излишне, балует безбожно и даже на какое-то время даже отходит от дел, посвятив себя материнству. Единственное что она позволяет себе: попросить Корбана Яксли стать крестным для ее сына (3), да иногда позволить дяде Антонину повидать внучатого племянника (4), вот и все. Когда Ивен отправляется в Хогвартс, оказывается что в ее днях и ночах слишком много часов наполненных ничем и она снова возвращается к Пожирателям смерти. Метки у нее нет и она не входит в круг ближайших соратников Темного Лорда, но это не значит что ей все равно.

Распределяющая шляпа отправляет Ивена Розье на Слизерин, объясняя это его амбициозностью, хотя в то время ничем подобным похвастаться он не может. Но Шляпа только хмыкает, мол, поживем увидим и не ошибается, как и всегда. Стоит юному мистеру Розье оказаться среди десятков других учеников, как желание утереть им нос (во что бы то ни стало!) превращается для него в путеводную звезду. Он с радостью возвращается в Корнуолл на каникулы, взахлеб рассказывая матери о своих школьных приключениях и с такой же радостью (ну и что, что он шмыгает носом стоя на вокзале, это не считово!) снова уезжает в школу, когда праздники заканчиваются. Дома он чувствует себя где-угодно.
Отец начинает интересоваться успехами Ивена только после того как тому исполняется пятнадцать. До этого момента он не больше чем породистый щенок, проект, который может окупиться, а может и нет. На пятнадцатое Рождество Ивена наконец представляют взрослым друзьям и коллегам отца - не как равного, но как наследника. И все же, мало что меняется. Его все еще не хвалят за успехи в учебе - потому что юноша его круга должен быть у преподавателей на хорошем счету и сдать выпускные экзамены на “Превосходно” и не ниже, это самой собой разумеется. Его не отчитывают за провалы - потому что их нет и не должно было быть.
Ивен растет в броне выдуманной идеальности и боится что может когда-то вырасти из нее. Боится он не зря, потому что в те же пятнадцать его начинает считать достаточно взрослым не только отец, но и дядя Тони.
После выпускных экзаменов с легкой родительской руки Ивен оказывается в Италии. Эта поездка проходит под девизом "посмотри мир, пока есть возможность", но самому Ивену кажется, что от него просто хотят избавиться. Он пребывает в уверенности, что родители сговорились с Блэками и Лестрейнджами, или у кого там еще были девицы на выданье, и отослали его подальше для того чтобы он не мешал чужому семейному счастью. Будто бы стал он заниматься таким неблагодарным делом.
Он должен был вернуться через год, как и всякий порядочный сын, чтобы, нагулявшись, заняться наконец серьезными вещами. Но Ивен не возвращается и даже прекращение снабжения деньгами не убеждает его.
Отец был в ярости. Мать писала ему, что тот даже собирался приехать в Италию и притащить Ивена домой за шиворот, но что-то не сложилось.
Наверное, долг службы в очередной раз перевесил нужды семьи.
Италия оказывается для него до того дивным новым миром, глотком пьяного свежего воздуха, так что оторваться от нее совершенно невозможно. В Италии он знакомится с друзьями друзей дядюшки Тони, оказавшимися самыми настоящими каппо, объезжает на стареньком фиате всю Сицилию и понимает, что магглы не так плохи как кажутся (5). По крайней мере, при все своих ограниченных возможностях они умудряются делать потрясающие вещи.
Ивен обожает свою палочку и метлу, но они кажутся старыми добрыми друзьями, с которыми можно было идти хоть на край света. Но его первой настоящей любовью становится Parker-Hale M82. Чуть позже оказывается, что Ивен ни разу не однолюб.
Даже Свинцовые семидесятые, на пик которых пришлось его пребывание в Италии не могут убедить его в обратном. Скорее наоборот.

Возвращение Ивена на родину случается только в 1977 году, когда все его дела подходят к завершению. Матушка, будучи посвященной в некоторые детали путешествия, встречает его так тепло, будто сын не пропадал черт знает где почти три года, а всего лишь немного опоздал к ужину. Отец относится к его возвращению без особенного энтузиазма - голова его была занята, как обычно, делами Департамента международного сотрудничества и тревогами за будущее Британии.
Так или иначе, с виду, жизнь семейства Розье потекла себе дальше, будто ничего не произошло.
В 1979 в очередной раз взбрыкнув на попытки отца устроить его жизнь, Ивен собирает чемодан и уезжает из Корнуолла в Лондон. Целых два месяца он снимает каморку под самой крышей в районе Уайтчеппела и из принципа не собирается идти на уступки. Через два месяца Хелен сталкивается с ним на улице у какого-то маггловскго паба. И хорошо, что у него с собой есть пистолет, потому что леди в Уайтчеппеле рискуют не только кошельками. Они тогда ссорятся, в первый раз в жизни и он так кричит, чтобы она перестала лезть в его жизнь, что слышат, наверное, все соседи на пару кварталов вокруг. Больше она к нему не приходит - только пишет письма, которые он не собирается читать.

В январе 1981 Ивену исполняется двадцать пять лет и тот подарок, который он получает… Ничего хуже и не придумаешь. Восьмого января он стоит у свежей могилы и не может заставить себя поднять взгляд на отца, который выглядит так будто ничего и не произошло. Будто смерть его жены всего лишь досадное недоразумение, которое не помешает ему заниматься делами. Ивену кажется… нет, он уверен, что смерть его матери не была случайной (6).
Он хочет выбить из отца признание, вытрясти душу, переломать все кости по одной, пока не останется ни одного целого кусочка. Он почти готов помириться с ним, прикрываясь общим горем, чтобы оказаться на расстоянии удара, но Коррен Розье не горит желанием принимать образумившегося, наконец, сына. У него полно дел - ему нужно обсудить предвыборную кампанию с мистером Фенвиком - и тратить время на Ивена он не собирается. Прожект не выгорел - это пора признать им обоим.
Ивен ждет, когда отец вернется домой, укрываясь от мокрого снега в арке ворот, когда кто-то приставляет палочку к его шее и роняет его в темноту.
Взрыв, который происходит вскоре после этого считают делом рук Пожирателей или еще кого-то, кто не желает видеть мистера Бенджамина Фенвика в роли Министра.

1. Семья матери Ивена (Хелен) родом из России, активно поддерживала Геллерта Грин-де-Вальда и погорела на этом.
2. Сама Хелен разделяла идеи превосходства чистокровных магов над полукровками и магглами, поддерживала Темного Лорда и была одной из Пожирателей Смерти.
3. С мистером Корбаном Яксли они были добрыми друзьями, хотя стоит признать, что сложно быть для такой очаровательной леди только другом.
4. Господин Долохов (он же дядя Тони) сыграл большую роль в судьбе Ивена и в настоящий момент является одним из немногих, к кому Ивен готов прислушаться.
5. Хелен имела огромное влияние на Ивена и разумеется вложила в его голову немало соответствующих мыслей.
6. Мистер Коррен Розье в настоящий момент заместитель главы Департамента международного сотрудничества, поддерживает кандидата в Министры Б. Фенвика. И он действительно убил собственную жену.

Волшебная палочка: ольха, перо пегаса, 13 дюймов
Бездонная фляжка (подарок от дядюшки на совершеннолетие, в 1973 году). На самом деле, конечно же не бездонная; ее объем и наличие содержимого ограничены той емкостью, в которую помещен "щуп" и, соответственно, наличием содержимого в исходной емкости.

Чеслав не любит Рождество.
Не так, как герр фон Готтберг, но все же. Ему опостылели лживые слова и песенки еще лет десять назад, когда никто из них, кроме Линды (всегда — Линды, будто она была заводной куклой), не смел и рта раскрыть без позволения. Его Рождество изначально не было светлым праздником. В приюте его предвосхищала уборка — полы надо было скоблить, окна тереть холодной водой чтобы не оставалось разводов — в детстве Чеслав "случано" переколотил столько стекол, что смог бы обеспечить работой небольшой стекольный завод.
Он нашел в этом дне что-то приятное для себя только став старше — даже в Дурмштранге, взгляд которой следил за каждым постоянно терял былую цепкость — можно было позволить себе чуть больше.
Самое сложное — держать себя в руках высиживая обязательный семейный ужин. Кусок не лезет в горло и Чеслав, нацепив на лицо максимально благодушное выражение, на которое способен, просто отсчитывает минуты до окончания этого фарса. Линда только подливает масла в огонь.
Будь они одни — он бы выкинул ее чертовы туфли в камин. Все равно среди коробок с подарками она найдет новые. Иногда он завидовал Андреасу, всегда сидящему рядом с ней на таких сборищах, но после всегда ловил себя на мысли, что не знает, как сильно достается ему — где находятся ее руки на самом деле, когда она оправляет подол платья или расправляет на коленях салфетку?
"Любопытно, что будет если кто-то узнает, — думал он, чуть поднимая брови. — Чью голову повесят над камином, мою или ее?"
Вытянув ногу под столом, Чеслав легонько толкает ножку ее стула. Это означает "перестань", но она, конечно же, и не думает переставать.
Фрау Готтберг сидит рядом и от запаха ее духов у него щекочет в носу. Он косится на нее и видит как она поджимает губы, когда он первым кладет приборы на тарелку.
Хорошие дети ждут разрешения закончить ужин, вот о чем она думает. А может ей просто кажется, что утка вышла суховата. Если так, то кому то из домовиков к утру оборвут уши.
Чеслав остается сидеть с прямой спиной, не касаясь лопатками спинки стула. Пальцы неслышно отбивают на бедре ритм: военный марш, вместо рождественских гимнов.
Позже, когда чета фон Готтберг отбывает на взрослый вечер, они остаются в гостиной втроем. Неугомонная Марлен в очередной раз взбрыкнула и сделала все возможное, чтобы вывести приемных родителей из себя. Чеславу кажутся смешными и детскими эти демарши, но она ведь и есть ребенок. Злой, неласковый, но ребенок. Из троих приемышей она единственная, кто даже не пытается ужиться и найти свое место в этом доме. Чеслав уверен, Андреас хочет освободится от "родительского" гнета не меньше, чем она. Вот только у него хватает ума не кусать руку, которая его кормит. По крайней мере пока он не сможет обеспечивать себя самостоятельно. Марлен ведет себя как взбесившаяся лисица, бросаясь на всех подряд. Иногда достается даже им.
Иногда, еще реже, чаша его терпения, глубокая, как омут памяти, заполняется до краев.
Когда Чеслав спускается к ней, принося еще теплый пирог и вино, мягкий плед, чтобы она не замерзла, Марлен плещет вино ему в лицо и шипит, что не хочет видеть их гнусные рожи. Он уходит, так и не предложив ей подняться наверх — дверь запечатана хозяином дома, но Чеслав знает лаз — через пыль, паутину и некоторое количество старых крысиных гнезд — он мог бы провести ее через него, но теперь не хочет этого делать.
Он не знает что за вожжа попала ей под хвост на этот раз, но настроение его, и без того пакостное, катится в бездну. Он даже не заходит к себе чтобы сменить рубашку. Красные пятна на белом так похожи на кровь.
Вернувшись, он садится в глубокое хозяйское кресло — лицом к огню. Пламя бросает на него рыжие пятна, и кажется, если протянуть к нему ладонь, лизнет пальцы шершавым тигриным языком.
Чеслав не видит что делают Андреас и Линда за его спиной — только слышит голоса и различает тихие шаги и шорох одежды.
— Хирши, — слышит он. — Включи, пожалуйста, музыку.
Она называет его так с тех пор, как случился тот случай. Глупый маленький олененок вышел на лед и едва не погиб. Какая ирония.
Она не должна называть его так — по крайней мере, сейчас.
— Не называй меня так, — отвечает он, вытряхивая палочку из рукава. Так по-пижонски их носят только заядлые бреттеры — чтобы всегда была под рукой. Он перестает расставаться со своей даже во сне задолго до того, как заканчивает школу и получает официальное разрешение колдовать вне ее стен. За двенадцать лет это входит в привычку и палочка ощущается как продолжение тела.
Он управляется с ней как дирижер.
Игла проигрывателя неспешно опускается на пластинку. Слышится потрескивание, а потом, бархатный низкий голос, так непохожий на тех, кто поет во славу божьего сына. От песни веет горячим ветром, пряностями и тоской. Как водится, по возлюбленному, с которым быть вместе им не суждено.
Линда за его спиной донимает Андреаса и грозится, что им стоит вести себя получше, если они не хотят чтобы Крампус не сожрал их сегодня.
— Крампус? — переспрашивает он обернувшись через плечо. Не понять, шутит она или говорит серьезно.
Чеслав неслышно фыркает (глупые песни, глупые вопросы), встряхивает головой и ворошит прогоревший уголь в камине. Зола поднимается вверх и обжигает ему щеки, заставляя поспешно закрыть глаза.
— Ты шутишь? Разве мы дети, чтобы бояться его?
Он складывает руки на подлокотниках и палочка снова занимает место в рукаве. Сам Чеслав не любитель танцевать, но посмотреть как Линда будет брать в осаду крепость по имени Андреас — отдельное удовольствие.
Ему хочется выпить еще вина, но пить в одиночку слишком большое декадентство, даже для него.